03.02.2019 в 20:06
Пишет Tod in Venedig:Этот цикл разношёрстных драбблов мы давно хотели подарить Lady Mary, тонкому читателю и просто хорошему человеку.URL записи
Название: Прописные истины
Авторы: ЧайнаяЧашка, Tod in Venedig
Фандом: футбол
Пейринги/персонажи: Иван Ракитич/Лука Модрич; Лука Модрич/Иван Ракитич
Рейтинг: от PG до R
Размер: цикл разножанровых драбблов
Жанры: АУ, гендер-тендер, детектив, мифические существа, омегаверс, МПРЕГ, превращение в животных, соулмейты, флафф, юмор, стёб.
Предупреждение: посмотрите, пожалуйста, ещё раз на список жанров
ХвостикХвостик
— Почему я не удивлён? — думает Иван, глядя на небольшого кролика в золотистой шерстке.
Он вертится, пытаясь выяснить, в кого превратился сам, и замирает, когда перед глазами мелькает пушистый рыжий хвост.
Лука шевелит длинными ушами и вздыхает, глядя как молодой лис огненной расцветки, оттеняемой белым кончиком хвоста и манишкой, растягивает пасть в издевательской ухмылке. Лис толкает его носом в бок и несильно прихватывает зубами за ухо. Потом обходит вокруг и издает тявканье, очень похожее на человеческий смех, тыкаясь в пушистый хвостик…
Иван обиженно трёт лапами морду. Какие-то вещи никогда не меняются, задние лапы у кролика оказались удивительно сильными, а смеяться над собой Лука сроду не позволял.
Вернувшись в человеческий облик Иван еще долго вслух мечтает о меховом хвостике чуть ниже поясницы Луки, предусмотрительно держась подальше от последнего.
Арт esparafuso
ПирожкиПирожки
— Налей мне, пожалуйста, кофе... — с набитым ртом просит Иван, и Лука тянется к кофеварке.
Они завтракают наспех, опаздывая на тренировку: накануне тренер отпустил всех по домам, а в таких случаях ночи всегда бывает мало. Иван выволакивает на стол всё, что было у них в холодильнике, и Лука, поглядывая, язвительно замечает:
— Празднуешь окончание диеты?
— Угу... — мычит Иван, откусывает кусок копчёной колбасы от вязанки, заедает её наспех откромсанным кружком варёной и извлекает из недр холодильника плетёную хлебницу с пирожками.
— А это как сюда попало? — Лука ошарашенно застывает с чашкой кофе в руках. — Спрятал?
— Угу... — довольно кивает Иван. — Ну хватит таращиться уже! Да, вчера тайком купил... С вишней, капустой, мясом, грибами... Ты бы отобрал всё, если бы увидел, и соседям скормил...
— Слушай, если в таком же духе всё продолжится, ты как футбольный мяч станешь... А если ещё и Златко узнает, то он убьёт нас обоих.
— Не узнает... — беспечно машет рукой Иван и поворачивается к Луке: — Будешь?
Лука несколько секунд смотрит на него и осторожно говорит:
— Буду. С грибами.
Иван обнюхивает каждый пирожок и уверенно протягивает один из них. Лука надкусывает. Да, с грибами.
— Так... — говорит он, наблюдая за тем, как Иван обильно поливает вишнёвую начинку пирожка горчицей. — Я не понял... Ты что... Опять?..
— Угу... — кивает Иван, с наслаждением облизывая горчично-вишнёвые капли с румяного пирожкового бока.
— Подожди... — Лука откладывает пирожок в сторону и проводит ладонью по лбу. — Но... Я... Просто... Ты уверен?
— Господи! — закатывает глаза Иван. — Каждый раз как первый... У нас уже есть трое детей, если ты забыл. И да, я уверен — это будет четвёртый.
— Блядь... — шепчет Лука и, поймав укоризненный взгляд Ивана, быстро произносит: — Прости... То есть ты снова будешь гонять меня в три часа ночи в супермаркет на углу за имбирно-сливочным рулетом, запускать в меня бутсой, если я его не найду, трахать меня до изнеможения каждую ночь и высмеивать все имена, которые я предложу?
— Ну... — пожимает плечами Иван, глядя Луке прямо в глаза. — Если ты снова предложишь «Серхио», я могу ведь не только бутсой в голову запустить. У нас теперь есть твой Золотой мяч — им намного удобнее, привычнее... и эффективнее, я полагаю.
— Блядь... Прости... — Лука, начиная часто дышать, тянется к Ивану, не сводя с него глаз. — Ты же знаешь... Что я просто теряю самообладание, когда ты... Каждый раз...
— Так... Лука... — Иван, улыбаясь, склоняется над ним, одной рукой обхватывая за шею, а другой скользя по спине и ниже. — Только не на столе... Мы здесь едим... иногда. И у нас тренировка...
— На хуй тренировку... Прости... — Лука широким взмахом руки сдвигает всё к краю, заваливает Ивана на стол и, прошептав: — Только не громко: детей разбудим... — прижимается к его губам, упиваясь их горчично-вишнёвым вкусом.
Лука не просто так очень заботливо гладит Ивана по животу.
Чудо в перьяхЧудо в перьях
— Узри и трепещи! — за спиной Ивана раскрываются огромные белоснежные крылья.
Лука чихает и трёт нос:
— У меня аллергия на перья. Так ты что, ангел?
— Хуянгел. Я демон! — Иван светится от гордости, хотя постойте, он действительно немного светится.
«Ох уж эти сверхъестественные существа, как дети, ей-богу», — думает Лука, пытаясь придать лицу соответствующее выражение. Не особо выходит, но он старается:
— Если ты демон, почему крылья белые? И почему все перья торчком?
Иван заметно смущается:
— Покрасил... а торчком — так модно же... — Он шевелит лопатками, от чего крылья колышутся, как паруса под слабым ветром. Жалуется: — Чешется адски, каждый, блядь, раз.
Лука смеется и снова чихает:
— Так убери их уже. А то у меня нос красный будет, и соплями захлебнусь.
Крылья складываются за спиной и исчезают. Иван выглядит немного обиженным:
— Ну вот, ничем тебя не проймёшь.
— Ну, я впечатлён. До некоторой степени. Хорошо, если ты — демон, ты пришёл за моей душой?
— Не, я не на работе, — Иван тянется за объятиями и счастливо вздыхает в шею: — У меня ближайшие сто лет отпуск.
Когда он засыпает, Лука расправляет собственные скромные золотистые ангельские крылышки, освещая комнату, и бормочет:
— У меня тоже...
ИсповедьИсповедь
— Тебе оказана сегодня великая честь, брат Иван, — мягко говорит настоятель, и Иван тут же подтягивается, примерно сложив руки на коленях. — Ты должен принять на себя тайну исповеди братьев нашей обители и помочь заблудшим душам найти путь к свету.
— Я готов, — смиренно кивает Иван, скрывая волнение: такая честь оказывается ему впервые, и хочется сделать всё правильно.
Он заходит в исповедальню: время в ней будто остановилось, оградив от суеты XXI века сумраком и благоговейною тишиною. Иван расправляет складки на сутане, услышав шорох по другую сторону затенённого окошка, нервно поправляет колоратку и произносит:
— Я слушаю тебя, сын мой...
— Простите меня, отец, ибо я согрешил... — раздаётся в исповедальне низкий насыщенный голос.
— Господь милосерден... — говорит Иван. Он уверен в своих словах, и эта уверенность сразу помогает успокоиться. — В чём твой грех?
— Я... — мнётся исповедуемый. — Я... Меня влечёт к мужчине...
— Эээ... — растерянно тянет Иван.
— Влечёт — это не то слово, святой отец, — продолжает тем временем голос. — Я взгляд не могу отвести от его серо-зелёных глаз, его стройного стана, упругой задн... Простите, святой отец... От спины...
— Неужели?.. — глупо спрашивает Иван.
— Да. — Голос звучит всё увереннее, словно освобождаясь. — Как увижу его, так сразу представляю, как я его заваливаю на койку и...
— О господи... — бормочет Иван. В исповедальне становится нестерпимо душно, и он оттягивает пальцем колоратку.
— Какая уж тут молитва... — с отчаянием бросает голос. — Ничего в голову не идёт, кроме тех поз, в которых я его... Ну... То коленно-локтевая, то сбоку, то подо мной... И его ноги, знаете ли, так реалистично на своих плечах ощущаю...
— Чёрт... — забывшись, шепчет Иван. Щёки его пылают.
— Истинно говорите — чёрт. Попутал, — с готовностью соглашается голос. — Особенно ночью худо становится: хоть руки к кровати привязывай... Да и то... Просил братьев, чтобы привязали, — ещё хуже становится. Так и вижу его на себе... Извивается всем телом, стон его в ушах стоит... Можете представить?..
К сожалению, Иван обладает отменным воображением, поэтому представить может, и сразу слишком реалистично — настолько, что весь жар от щёк стремительным потоком мчится к чреслам.
— Рехнусь скоро... — шепчет голос, причём по тому, как сдавленно была произнесёна эта фраза, Иван по наитию догадывается, что у исповедуемого, видимо, сейчас та же проблема, что и у него.
Он одёргивает сутану и хрипло с отчаянием произносит, до конца не соображая, по какую сторону от перегородки эта фраза будет в данный момент важнее:
— Отпускаются тебе грехи твои...
— Аминь... — говорит голос так глубоко и проникновенно, что Иван закусывает губу, чтобы сдержать стон. — А делать-то мне что?
— Молись и воздастся тебе... — выдыхает Иван, ловя себя на мысли, что он никогда не сможет войти в исповедальню без стояка.
— Ясно... — обречённо говорит голос. — Спасибо! — В последнем слове Ивану слышится ирония.
Он не выдерживает и выглядывает, чтобы хоть краем глаза увидеть, кому он только что отпустил грех, который стал его собственным, но успевает заметить только ссутулившуюся спину и светлые волосы, ложащиеся завитками на шею.
Глядя вслед уходящей невысокой фигуре, Иван понимает, что преисподняя вполне может настичь ещё при этой жизни. Он утверждается в этой мысли ночью, когда, вспоминая каждую фразу из исповеди, кончает три раза. Через неделю он твёрдо убеждается, что будь на его месте великий Данте, он бы внёс цикл снов Ивана не только в третий пояс седьмого круга ада, а заполнил ими и все остальные восемь.
Через десять дней его вызывает к себе настоятель, усаживает перед собою в кресло, пристально рассматривает и после долгого молчания произносит:
— Ну, что ж... — молчит ещё немного и отпускает восвояси.
— Ну, что ж... — говорит Иван своему отражению в ванной, аккуратно снимает колоратку, натягивает джинсы и футболку с логотипом Барсы и отправляется в ночной клуб за углом.
В клубе предсказуемо темно и шумно. Пока Иван пьёт коктейль с зонтиком, к нему пытаются подкатить трое, но ничего, кроме отвращения, он не чувствует. Когда Иван с некоторой долей облегчения, что всё закончилось не так уж и плохо, расплачивается за выпивку, его обвивает за талию чья-то рука и глубокий голос выдыхает в ухо:
— Это провидение...
Остальное Иван уже плохо помнит: то ли из-за того, что коктейль наконец подействовал, то ли из-за того, что на втором этаже клуба было ещё темнее, чем на первом, а музыка грохотала так, что заглушала все стоны. Единственное, что всплывает в его памяти, когда он рассматривает утром синяки от поцелуев на своих плечах, это то, что длинный нос незнакомца постоянно утыкался ему в шею и это возбуждало до звёзд перед глазами (или это мелькали огни цветомузыки — Иван не уверен), и то, что Иван выцеловал засосами на груди незнакомца свой номер телефона — получилось красиво, насколько можно было судить в сполохах огней ламп. Кажется, Иван, когда его втрахивали в стену, шептал «Господи, прости меня...», сразу после этого срываясь на крик, — но это уже помнилось совсем смутно и поручиться, что всё это было на самом деле, не представлялось возможным.
Изучив траекторию засосов на своём теле, Иван наглухо заколачивает досками чулан своей памяти, принимает душ, облачается в сутану, надевает колоратку и отправляется на утреннюю молитву.
Три дня проходят в относительном спокойствии, на четвёртый Иван никак не может вытрясти из головы мысль, что номер телефона на груди незнакомца он выцеловал неверно. Иначе как объяснить тот факт, что тот не звонит?
Ещё через три дня Ивана вызывает к себе настоятель.
— Тебе оказана сегодня великая честь, брат Иван, — мягко говорит он, и Иван понимает, что Данте ни хрена не знал об аде.
Он сидит в исповедальне, прокручивая в памяти цифры-синяки на белоснежной коже, — нет, ошибки быть не может.
— Простите меня, отец, ибо я согрешил... — раздаётся в исповедальне низкий насыщенный голос, и Иван вздрагивает: этот голос он узнает даже в многотысячной толпе обитателей седьмого круга.
— Господь милосерден... — говорит Иван, с силой сжимая сплетённые пальцы на коленях. — В чём твой грех?
— В прошлую пятницу я переспал с мужчиной... — В голосе не слышится и тени раскаяния, и Иван стискивает ладони крепче, чтобы не выломать перегородку и дать наглецу по морде. — С тем, кого так давно хотел...
— И не позвонил... — язвительно шипит Иван.
— Да... — сокрушённо соглашается голос. — Две последние цифры неразборч... Что?
ТрещиныТрещины
— Опять пончики? Ты сериалов насмотрелся?
— А мне нравится. — Иван облизывает губы, испачканные джемом, и Лука выпадает из реальности на пару секунд, приходя в себя уже с горячим пончиком в одной руке и стаканом кофе — в другой.
Рутинное наблюдение за объектом — не их класс, просто нехватка людей. Они сидят в машине, слушают радио, Иван отправляется за новой порцией кофе и — с 99%-й вероятностью — пончиков.
Всё происходит слишком быстро. Из двери появляется человек с пистолетом и бросается к машине.
— Вылезай!
Лука двигается замедленно, потому что видит не только дуло оружия, но и Ивана, бегущего с картонными стаканчиками в обеих руках. Он проезжается по асфальту в футбольном подкате — человек с пистолетом взмахивает руками и валится прямо на него. Лука вылетает из машины, защелкивает наручники на запястьях преступника, вызывает подкрепление и скорую, потому что Иван лежит без движения.
Трещины в ребрах, небольшое сотрясение и ободранное бедро не стоят внимания медиков, но они все же оставляют Ивана на пару дней для наблюдения и строго велят двигаться как можно меньше. Он бы наплевал на указания и отправился домой, но врачи получают подкрепление в лице Луки. Всё, что остается Ивану в палате, — есть больничный пудинг и жаловаться.
— Я, конечно, надеялся, что ты не захочешь выпускать меня из постели, но не думал, что желания могут сбываться настолько буквально.
— А у тебя случайно не было фантазий насчет приковывания наручниками к кровати? А то и они сейчас сбудутся, если не умеришь свою активность.
— Извращенец! — Иван улыбается, и это, в общем, все, что сейчас нужно Луке.
НоунеймНоунейм
— Что у нас сегодня, Даниела? — спрашивает Ваня, лениво пролистывая страницы глянцевого журнала, попавшегося под руку.
— Съёмка рекламы обуви. В 10.00. Модель пришлют из агентства, — с механической готовностью отчеканивает ассистент.
— Что за модель? — безо всякого любопытства интересуется Ваня.
— Некая Луция, — не глядя в записи отвечает Даниела.
— Потрясающе... — закатывает глаза Ваня. — Ноунеймы пошли.
— Может, они надеются, что такой известный фотограф, как ты, способен открыть новую звезду, — пожимает плечами Даниела. — Ты же гений снимков с обложек. Так они сказали по телефону, по крайней мере.
— Наконец-то я дождалась от них этого титула, — фыркает Ваня. — А сами дали мне от ворот поворот, когда я к ним пришла в самый первый раз... Ну да ладно... Кого они там прислали, ты говоришь?
— Могу фото показать. — Даниела шуршит бумажками. — Не знаю, как тебе удастся сделать из этого звезду. Внешность у неё, мягко сказать, нестандартная...
— Ты, мягко сказать, тоже не Мерилин Монро, — усмехается Ваня и проводит пальцем по скуле ассистента. — Но целуешься первоклассно... Почему я тебя на этом месте и держу. Ладно, пойдём посмотрим на восходящую звезду.
Восходящая звезда сидит в кресле стилиста и выглядит крайне недовольной. Ваня сразу окидывает профессиональным взглядом вьющиеся от природы светлые волосы, из которых стилист пытается смастерить новомодную причёску, крючковатый нос, покрытый толстым слоем тонального крема и приоткрытые губы, сверкающие от блеска.
— Что за хрень на голове ты мне наворотила, девочка? — не выдерживает «звезда», скептически рассматривая своё отражение в зеркале.
Голос у неё оказывается настолько глубоким, что по спине Вани словно россыпь мурашек прокатывается.
— Ваня! — с отчаянием вскидывает руки стилист. — Я не знаю, что я с ней сейчас сделаю!
— Хуже, чем есть, уже вряд ли сделаешь... — ворчит модель, поворачивая голову и демонстрируя профиль, от которого у Вани дыхание перехватывает. — Разве что произведёшь мне твоими шпильками трепанацию черепа.
— Ваня! — кричит стилист, хватаясь за голову. — Скажи что-нибудь!
— Луция... — Ваня сталкивается в зеркальном отражении с насмешливым взглядом карих глаз. — Ты совершенно права. Джерардин, умой её и уничтожь эти вавилоны на голове. Через двадцать минут начинаем.
Она поворачивается и идёт к съёмочной площадке, стараясь не обращать внимания на внимательный взгляд Даниелы, буравящий её затылок.
Луция появляется ровно через названный промежуток времени, совершенно без косметики, с вымытыми волосами, ложащимися естественными прядями на шею, в обтягивающем чёрном платье и босиком.
— Она ещё и коротышка... — слышит над своим ухом Ваня голос Даниелы.
— Заткнись, жердина... — беззлобно бросает Ваня. — Значит, в мою постель вся поместится, ноги торчать не будут... Где там эта обувь, что мы рекламируем? Луция, ты не против примерить?
Луция с отвращением смотрит на босоножки на шпильках, тонкие ремни, охватывающие щиколотку, и выставляет ногу, приподняв подол короткого платья ещё выше.
— Господи, меня удар сейчас хватит... — бормочет Ваня, хватаясь за вырез платья, за которым с бешеной скоростью бьётся сердце.
— Да... — понимающе кивает Даниела, протягивая стакан воды. — Ноги у коротышки превосходны...
— Ноги? — переспрашивает Ваня, делая судорожный глоток. — Да она вся... Этот нос... Луция! Можно тебя попросить стать боком и взмахнуть ногой так высоко, как ты сможешь? А я начну снимать.
— Без проблем, — улыбается Луция, и Ваня, облизнув пересохшие губы, снова тянется к стакану.
Когда все занимают свои места, Ваня вооружается камерой и кричит: «Давай!». Луция грациозно изгибается, делает взмах ногой, словно профессиональная танцовщица канкана, — босоножек слетает с ноги и попадает точно в софит, направленный на неё и тут же брызнувший осколками вперемешку с искрами и дымом.
Все ахают, раздаётся чей-то крик, спустя секунду визжит пожарная сигнализация.
— Ну что там?.. — спрашивает Луция, подходя к Ване и вытряхивая из волос осколки.
— Охренеть как ой кадр! — говорит Ваня, поворачивая к ней фотоаппарат. — Ты в футбол случайно не играешь?
— Играю, — кивает Луция. — Каждую свобдную минуту. А ты?
— И я... — Ваня задерживается на ней взглядом. — Мне твоё лицо кажется знакомым... Мы нигде не виделись?
— Если только в прошлой жизни... — смеётся Луция.
— Да... - машинально улыбается ей в ответ Ваня. — У тебя на виске кровь... Наверное, осколок...
— Ерунда, — отмахивается Луция. — Пластырем залепим и можно будет продолжать.
— Как скажешь... — говорит Ваня, не сводя с неё глаз. — Даниела, раздобудь где-нибудь футбольный мяч...
— Чёрное короткое платье, шпильки, пластырь на окровавленном виске и футбольный мяч? Ты уверена? — с сомнением спрашивает Даниела.
— Абсолютно, — шепчет Ваня, глядя на Луцию, ковыляющую в одном босоножке к своему месту, вытирая кровь с кожи.
— Ладно... — пожимает плечами Даниела, направляясь к двери.
— Да и ещё! — останавливает её Ваня. — Принеси резинку для волос.
— А это ещё зачем? — поворачивается к ней Луция.
— Доверься мне, — Ваня подходит ближе и касается пальцами светлых волос. — Будет красиво.
СинякиСиняки
В последнее время Лука просыпается с синяками на бёдрах. Такими, которые могут оставить только чьи-то пальцы. Любопытно чьи? Сам себя он так не хватал, да и расположение пятен исключало возможность самостоятельного нанесения повреждений. Ещё любопытнее было то, что синяки появлялись после снов… «мокрых» снов, содержания которых он не помнил совершенно. Всё это было очень-очень неловко.
— М-м-м… у кого-то была очень бурная ночь... — протянул Серхио, беззастенчиво рассматривая Луку в душе после тренировки. — Не подозревал, что ты по мальчикам. — Глаза капитана зажглись новым интересом.
— Почему это по мальчикам? — буркнул Лука, заворачиваясь в полотенце.
— Не строй святую невинность, я… то есть обычно так держат того, кто… — Серхио внезапно смутился. — В общем, кто снизу… в определённых позах…
Лука пожал плечами, посоветовал Рамосу избавиться от спермотоксикоза любой ценой, но сделал вывод, что проблема требует решения. К клубным медикам, памятуя о сказанном Серхио, обращаться не стал, а пошёл по платным эскулапам, разочаровываясь с каждым новым визитом. Когда ему окончательно надоели понимающие ухмылки, очередной врач — пожилой и хмурый, — едва взглянув на синяки, проворчал:
— Родственная душа.
— Что? — растерялся Лука — в смысле? Я — ваша или о чём вы?
Доктор тяжело вздохнул и объяснил:
— Понимаете, молодой человек. Обычно да, родственные души имеют одинаковые метки или что-то в этом роде, надписи там появляются или рисунки... Но изредка бывает, как у вас, — когда ваша родственная душа думает о вас… хм… в определённом ключе, у вас появляются следы, будто её или, в вашем случае, явно его фантазии были реализованы хотя бы частично. Скажите спасибо, что не на шее или лице — спрятать было бы труднее.
— И что мне теперь делать?
— Искать. Как только найдёте, мистическое безобразие немедля прекратится.
Лука вышел из кабинета с тяжелым сердцем. Интересно, где это он так просто найдёт мужчину, который думает о нём «в определённом ключе»? Мелькнула мысль о Серхио: но нет, нет, вряд ли. Хотя можно будет поинтересоваться. Как-нибудь тактично… Кстати, а как такое вообще спросить? «Дорогой друг, не дрочишь ли ты на меня часом? Одинокими вечерами?» — Лука фыркнул и отправился собирать чемодан — международный перерыв наступил и его ждёт команда.
Новые синяки не появлялись уже три дня. Лука, поддёргивая боксеры, осмотрел себя более тщательно, выдохнул, понадеявшись, что доктор ошибся, и собрался спать, вытянувшись на кровати поверх одеяла, лениво стаскивая футболку. Иван, с которым Лука привычно делил комнату, издал какой-то полузадушенный звук и бросился в душ, от спешки неплотно прикрыв дверь.
Раздумывая, что это было, Лука машинально прислушивался. Что вообще там можно делать столько времени? Ему послышался глухой стук, будто кто-то приложился головой о твёрдое и стон. Лука, не задумавшись ни на секунду, ворвался в ванную и застыл: Иван сползал по стенке душевой кабинки на пол, и только после нескольких заполошных ударов сердца Лука понял, что друга вовсе не надо спасать, учитывая руку на члене и мгновенно покрасневшие скулы и уши, когда он открыл глаза.
— Так, — вздохнул Лука. Иван замер, сидя под потоками воды. Лука почувствовал жжение и, посмотрев вниз, впервые увидел, как проявляются на коже фиолетовые пятна — Так. Понятно…
Нельзя сказать, что после этого знаменательного вечера синяков убавилось. Просто причины их возникновения больше не были мистическими.
Через пару недель Иван получил смску: «Ты опять?» и честно ответил: «Соскучился». Лука тут же отправил новое сообщение: «Ладно, только чтобы без засосов»
Жжёный сахарЖжёный сахар
Раздевалка, как это обычно бывает после матча, пропитана энергетикой нерастраченной на поле агрессии и запахом разгорячённых альф, душными терпкими волнами прокатывающимся по небольшому помещению после каждого крика «Да! Мы победили!». Иван понимает, что товарищам по команде необходимо такое самоутверждение: футболисту и так трудно преодолеть животный инстинкт, заложенный природой, и остаться человеком, мило улыбающимся в камеру и дающим интервью, переполненное комплиментами соперникам тогда, когда хочется им глотку перегрызть. Футбол — сфера альф, и Иван, как любая альфа, не исключение, поэтому, как они ни старается, иногда самоконтроль даёт сбой. Лука до сих пор стебёт его за любую осечку. Вот и сейчас капитан, хищно улыбаясь, наблюдает за его реакцией, принюхивается и говорит:
— Ну что? Ты ещё не передумал? До сих пор не против омег, но не хотел бы видеть их в раздевалке?
— Да пошёл ты... — снова краснеет Иван, и Лука ржёт во всё горло.
Сокомандники присоединяются к нему, громко улюлюкая, Шиме треплет Ивана по плечу:
— Порой я готов сам привести тебе омегу в раздевалку, брат, чтобы прекратить твои мучения!
— Он её не распознает, — встревает Деян. — Не видел, не чуял, не метил...
Иван вскидывается, и от сломанной челюсти Ловрена спасает только Лука, решительно ставший между ними.
— Да что ты бесишься так? — стискивает он локоть Ивана. — Ну, дебилы они, и шутки у них дебильные. Пойдём выйдем... Воды глотнёшь, остынешь...
В холле Иван действительно остывает: там прохладно и нет клубка ярких запахов, кроме одного едва уловимого — терпкого, горько-сладкого, словно жжёный сахар, да и тот исчезает, как только они оба делают глоток из запотевшей пластиковой бутылки.
— Слушай... — после паузы подаёт голос Иван. — А вдруг и правда не распознаю?..
— Не неси херню, — фыркает Лука. — За тебя природа всё сделает.
— А у тебя как это всё было?.. — осторожно спрашивает Иван.
— Быстро, бестолково и — прости, брат, — в раздевалке, — снова смеётся Лука. — Примерно вот так...
Он сгребает Ивана за футболку, оглянувшись вокруг и удостоверившись, что никого поблизости нет, толкает к стене и запрыгивает на него, обвивая ногами. Иван, уронив от неожиданности бутылку, припечатывает его задницу ладонями и невольно прижимает к себе ещё сильнее, Лука обхватывает его за шею и присасывается к губам, вторгаясь языком в рот в хищном собственническом поцелуе.
— Ччёрт... — выдыхает Иван, когда Лука наконец отлепляется от него, разжимая руки и ноги, и становится на пол. — У него не было ни единого шанса...
— Ещё бы! — хмыкает Лука, ловит его расфокусированный поплывший взгляд и говорит: — Ладно, всё до самого конца я тебе показывать не буду. Собираться пора. Пойду душ приму.
Иван кивает, смотрит ему вслед, растирая запах жжёного сахара на своих губах так, чтобы ощущать его как можно дольше, и только войдя в раздевалку соображает, что поза, в которой «примерно вот так» всё было у Луки, мало соответствует той, в которой это обычно бывает у альфы.
Следующий день после игры посвящён отдыху, и Иван проводит его, просматривая старые матчи своей сборной — большей частью те эпизоды, в которых лучше всего виден капитан. Это глупо, но к вечеру все эти фрагменты начинают действовать на него сильнее, чем порнофильм, и Иван заканчивает просмотр с одной рукой в штанах, поглаживая другой по губам в попытке уловить вчерашний сладко-горький аромат.
На следующий день на тренировке Иван подходит к Луке.
— Я хотел спросить... — говорит он, глядя прямо ему в глаза. — Вдруг я не распознаю свою омегу, если она принимает какие-то препараты, подавляющие её природу? Ведь такое вполне может быть, как думаешь? Я так... абстрактно спрашиваю...
— Абстрактно? — улыбается Лука. — Абстрактно может быть. Тогда распознать её практически невозможно... Разве что...
— Лёгкий особенный запах... — негромко произносит Иван.
— Да и его почувствует только тот, кто... Короче, не все ощутят... О, нас зовут уже, хватит трепаться! — Лука становится на цыпочки, даёт Ивану подзатыльник и направляется к товарищам.
— Лука... — зовёт его Иван. Тот оборачивается. — Я ощутил... кое-что... Жжёный сахар — это то, к чему я с детства неравнодушен.
— Правда? — смеётся Лука. — Понятия не имею, о чём ты, но я буду иметь в виду!