Так что пусть моё особо ценное тут лежит. Уберу под кат, потому что спойлеры в наличии, как же иначе)))
К тому же там целый парус)) Никак не могла заткнуть свой фонтан и дать ему наконец отдохнуть.
читать дальше Много ли людей, интересно, целовали в губы статую, подражая Пигмалиону? Любопытно, на самом деле. Я никогда не пробовала, но при этом отчего-то уверена, что ощущение от прочтения "Тайной истории" очень похоже на лобзанье холодных мраморных уст. Во всяком случае, самое точное описание впечатлений, которое я могла в процессе чтения выдать)) Уже потом, когда прочла, влезла в группу, посвящённую книге, и обнаружила там картинку... Да-да, именно. Юноша целует статую. То ли обложка одного из изданий, то ли коллаж, созданный читателем. Но меня аж заморозило слегка: надо же, как ощущения совпали. Странно, неправильно, стыдно, безответно, бессмысленно, нездорово как-то и в целом не всегда приятно. Но зачем-то нужно, и вырваться из наваждения не выходит.
Отстранившись, понимаешь, что изваяние, даже будучи потрескавшимся и замшелым, остаётся невыносимо совершенным и столь же невыносимо молчаливым. Хотя у тебя к нему столько вопросов... А нет, ошибочка вышла: это вопросы к самому себе. А можно ли разочек солгать, чтобы легче влиться в новый коллектив? А если придётся потом лгать снова и снова? А на что ты пойдёшь, чтобы защитить своих друзей? А если ты знаешь, что они совершили нечто по-настоящему страшное? А если они случайно, и никто вроде бы и не виноват? А если ты им обязан жизнью? А если они замыслили убийство? А если у них нет выхода? А если иной выход всё же есть? А если потенциальная жертва - дурной человек? А если он тоже твой друг и тебе дорог? А если ты уже замешан? А если ты совсем не желал в этом участвовать? А если нужно ещё разочек, всего только разочек солгать, и всё будет хорошо? А если не один? А когда ты успел преступить черту? А где она вообще располагалась? А можно было в тот момент развернуться и уйти? И, пытаясь честно ответить себе на эти вопросы, старайся не глядеть в зеркало, дабы, встретившись взглядом с отражением, не обратиться в камень.
Привлекло меня изначально то, что своеобразным ответом на эту книгу стал детектив "Мёртвые возвращаются?..". По словам самой Таны Френч, роман Донны Тартт послужил для неё источником вдохновения. Вот любопытство и толкнуло меня в омут "Тайной истории". Да, сходство очевидное и неоспоримое. Несколько друзей,
Убийство. Тайны. Ложь. Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании... Такой секрет, ради сохранности которого можно убить или умереть. Который способен разрушить всё и превратить узы дружбы в цепи. Даже финал у истории почти такой же. Но начинка при этом совсем иная.
Если в книге Френч мне примерещился "Брайдсхед", то здесь он должен был махать из-за каждого угла, мелькать в именах, событиях, деталях. Ведь атмосфера. Ведь очарованность новичка некой экстравагантной личностью (или несколькими, как здесь). Ведь братско-сестринские отношения. Ведь алкоголизм и растворение в спиртном своей личности и своих привязанностей... Ведь... Но нет, Во в аллюзиях являться отказался. Возможно, в том дело, что Брайдсхед - это окутанная хрустальной болью мечта, дорогой сердцу призрак, который важнее окружающей действительности. Золотистый свет, который не погасит ни потеря дома, ни потеря родины, ни потеря себя. А здесь, ребята, Аркадией и ни пахнет.
Убийство. Ещё одно убийство. Парочка самоубийств, одно из которых прошло успешно, а второе не удалось довести до конца. Наркотики. Секс по пьяни. Избиение ближних (всё по той же пьяни). Инцест. Предательства. Шантаж. Манипуляции. Оскорбления. Моральные ориентиры не просто сбитые, а отсутствующие, по-видимому, как явление. Богатый выбор, верно? Чего вам отсыпать, дорогие? Налетай: подешевело.
"У тебя нет ощущения, что случится что-то ужасное?". Есть, разумеется. С самого начала есть. Потому что нам любезно объяснили, что Банни не жилец. И эта беспомощная и страшная обречённость кусает тебя за сердце ежестранично, не даёт расслабиться и наслаждаться описаниями идиллических вечеров, которые друзья проводят в загородном доме. Ты знаешь, чем всё закончится, и роковая тень грядущего преступления висит над происходящим. Первую половину книги с ужасом взираешь на бездну, в которую должен рухнуть бедолага Банни. Вторую половину романа бездна смотрит на тебя в ответ. И это так ужасно, что не передать словами. Словно карабкаешься по почти отвесной стене, цепляешься остатками сил за мерзлую землю. Но без толку: в финале ты окажешься на дне, где душно и темно, словно в могиле. Вместе с главными героями, конечно же. Адище схлопывает стенки, и герои остаются наедине друг с другом, и каждый из них - наедине с собой. Люди, оказавшись в ловушке, стали собой до такой степени, что даже страшно.
Я чувствовала, что, перевернув последнюю страницу, буду уже не такой живой, как прежде, но не дочитать было невозможно. Сначала затянуло ностальгией, и я спотыкалась чуть ли не на каждом абзаце. Потом пошло легко. Во второй половине книга начала делать мне плохо. Словно специально нагнетала отталкивающими деталями. Душила атмосферой. Поражала ужасающими поступками персонажей, которые и без того были весьма неоднозначными. И делала это так долго, что в какой-то момент стало... Стало хорошо)) Самым парадоксальным образом, потому что хуже быть уже не могло. Там какая-то патовая ситуация. Больной этот любовный треугольник в исполнении Чарльза, Камиллы и Генри (если вспомнить о притязаниях Ричарда, то и вовсе четырёхугольник). Камилла боится Чарльза, что очень даже можно понять. Чарльз боится Генри, что тоже можно понять. Генри якобы никого и ничего не боится (хотя мы-то знаем, что это не совсем так). Такой у них там клубок параноидальных подозрений, отчаяния, любви, боли, обиды, что не разберёшься, кто прав и кто виноват, чьи слова - ложь, а чьи правдивы, кто кого и в чём имеет право обвинять... Фрэнсис просто хочет где-нибудь скрыться, желательно до конца жизни. И уже, кажется, готов не только ехать, но и на своих двоих бежать, словно незадачливые похитители О.Генри, к канадской границе. Что тоже, конечно, можно понять. Тупичок. Сцена перестрелки в отеле - это уже такое освобождение от тягостного морока, словно в душной комнате наконец-то распахнули окно. Но кто-то ради этого должен умереть, никак иначе. И это словно отражение произошедшего в ущелье, отголосок сотворенного зла. Как будто они никак это ущелье покинуть не могут, и ты вместе с ними.
А следом за свободой приползла пустота, которая и поглотила в финале, нестерпимо печальном. Причём такой неожиданно светлой и чистой печалью полном, что забываешь всю гадость, которая была до этого.
Удивительно, до какой степени здесь стирается грань между живыми и мёртвыми. Никогда ещё не хотелось мне подытожить чтение фразой "В общем, все умерли", когда большая часть персонажей на самом деле осталась в живых. Может быть, из-за того, что главные герои либо побывали при смерти (по своей воле или по воле судьбы), либо частично ушли в лучший мир, оставив здесь лишь собственную тень (аж вспомнилась Принцесса из "Обыкновенного чуда", которая в финале, перед приездом Медведя, жила со своим одиночеством, разбитым сердцем и готовностью к смерти), либо растаяли свечечкой, осыпались до нескольких сухих, с песчаным привкусом, строк в тексте...
Возможно, дело в том, что, закрыв книгу, зажмуриваешься, и перед глазами мелькают картинки. Тихие вечера. Звуки фортепьяно в старинном особняке. Тень от полы чёрного пальто на траве. Камилла бредет по серебристому мелководью. Генри с книгой на террасе туманы ранним утром. И, сжавшись от краткого, но острого приступа душевной боли, понимаешь, как тяжело Ричарду вспоминать это, понимая, что всё это не вернётся и не повторится.
Или, может быть, всё из-за того, что происходящее достигает такого уровня сновидческого зыбкого абсурда, что не веришь уже ничему и, когда к голове приставляется пистолет, ждёшь, что брызнет клюквенный сок. И смерть не для всех страшна... Генри танцует с ней, наверное, с того самого момента, как попал в детстве в аварию. Он смотрит ей в глаза во время своих страшных приступов. Он ездит слишком быстро, несмотря на плохое зрение, словно ищет с ней свидания. Он соприкасается с ней на вакханалии. Он идёт к ней в объятия с наслаждением в номере отеля. К тому же можно и не исчезать насовсем, оставаясь призраком, что заглядывает к друзьям в снах и видениях.
Очень приятна и неожиданна основательная бережность по отношению к втростепенным героям: о судьбе каждого рассказано, даже кошку не забыли (вот за кошку я действительно очень переживала, так что спасибо за информацию)).
Только это ещё не конец. Растекшись счастливо по неспешному завершению романа, неожиданно налетаешь сердцем на финальный эпизод: встреча, что случилась во сне. Это как диалог Гарри и Дамблдора на вокзале Кингс-Кросс. Такая игольчато льдистая тоска по сердцу. Разговор, которого не могло быть. Обещание света, которого не будет. Намёк на утешение, которого не дождёшься. Завершающий аккорд.
Но, знаете, как ни странно, это не та книга, которую хочется закрыть и забыть. Напротив, хочется прочесть ещё пару раз, разбирая едва ли не каждый эпизод. Хочется обсуждать её. Хочется увидеть экранизацию (и неважно, что её не существует). Это очень атмосферно и кинематографично. Поразительно, что по "Щеглу", который для перенесения на экран, мне кажется, подходит гораздо меньше, сняли фильм, а по "Истории", которая словно создана для этого, - нет.
Роман этот исполнен убийственного (во всех смыслах) обаяния. Дело, возможно, в колоритных героях. Или в вопиющем диссонансе, который связан с изобилием юмористических эпизодов? Таких висельно юмористических, алкогольной, цинично, ремарковски, черновато юмористических. Миссис Коркоран стоит спиной к стеклянной двери, за которой ребята безмятежно передают друг другу косяк, пребывая в блаженном неведении о нависшей над ними опасности, а Ричард и Камилла пытаются подать им сигнал, что хозяйка дома вот-вот застанет их за столь неблаговидным делом. Генри выбирает книгу, с которой пойдёт на допрос в ФБР, пытаясь понять, какая произведёт на детективов наиболее приятное впечатление: Гомер или Фома Аквинский? Фрэнсис, решивший донести новую информацию о Банни на греческом (дабы присутствующимюе плебеи не поняли), используя изящные метафоры: "Не нашли опивков в опустевшем бурдюке его тела"! Ричард, пытающийся заделать дыру в крыше своего временного пристанища деталями мандолин. Фрэнсис и Чарльз после поминальной службы, обменявшись понимающими взглядами, бодро несутся в туалет в компании своего хорошего друга - плоской бутылочки с виски. А, может, и не с виски. Не помню точно, какой алкоголь у них там был налит. А та самая кошка, которую Чарльз подобрал на улице и с которой не желал расставаться, так что Фрэнсису и Ричарду пришлось ловить это дикое существо и вручать в спеленутом виде владельцу! А Генри, узнавший, что люди, оказывается, успели побывать на Луне и не понимаюший, как такое вообще могло произойти! Или моё любимое: компания собралась у обрыва, с которого собирается скинуть человека. Человека не наблюдается, и собравшиеся уже подумывают возвращаться. Выясняется, что, согласно устоявшемуся порядку, вечером вся толпа должна собраться у близнецов и поужинать. Раз прикончить Банни не удаётся, придётся кормить, дабы не вызывать подозрений. И тут оказывается, что еды у Чарльза и Камиллы нет. Действительно: если предполагаешь, что к вечеру твой друг пополнит ряды покойников, чего утруждаться приготовлением трапезы для него? Генри напускается на близнецов (он вообще в этой вылазке отчитывает всех и каждого). Где теперь еду брать и что делать? И Фрэнсис в этот момент вставляет замечание: "Сейчас сезон спаржи". Угу, спаржа. Вечер, лес, ущелье, покушение. Почему бы и не поговорить о спарже? А уж когда Ричард, схлопотав пулю в живот, вежливо ждёт момента, чтобы воткнуть я в дискуссию и сообщить, что ранен... Апогей развесёлого абсурда.
И, понимаете, это всё происходит на фоне лютого ужаса. На вакханалии случается такое, что волосы дыбом встают. Ну да, ну да, "несчастный случай", конечно. Ричард едва не умирает от холода на своём складе, не желая просить помощи у друзей. Ужас какой! Бедный парнишка! Звонит родителям, потому что надеется: позвонишь туда, где жара - и станет чуточку теплее. От лица всех мерзляков я протестую: невозможно же читать об этом! Он ещё и мучительно долгий, этот эпизод. Но то были лишь цветочки. Там молотящие по воздуху руки Банни, летящего навстречу смерти. Там отчаянное "Спасите меня!" в письме. Там невыразимо грустный эпизод, где два одиночества (они же Ричард и Банни) молча сидят перед экраном и смотрят немое кино. А потом (приплыли) реакция на случившееся Джулиана поломает Генри, и станет ясно, что это конец. Генри переживёт встречу со своим богом и станет лишь сильнее и свободнее (ну, или обогатится чувством вседозволенности, если посмотреть с другой стороны), а вот разочарования в том, кто стал его кумиром, вынести не сможет. Как подкосит эту глыбину... Жуть же просто. Чарльз в отчаянных и безнадёжных попытках сбежать от самого себя будет тонуть в ничем не разбавленном отчаянии. Тоже весьма безрадостная картина. Там горькое "Почему он не прикончил тогда нас всех и не поставил точку в нашей истории". Там ребята уничтожают себя и друг друга, и это - очередной претендент на победу в номинации "Самое душераздирающее зрелище". Правят бал запутанность, отчаяние, страх, вина... Хотя, знаете, с виной и раскаянием там не очень. Вот страх разоблачения - это да. Вот ритуалы очищения от чужой крови - тоже. А раскаяние - это не из той системы ценностей.
Великолепная шестёрка главных героев - это отдельная история. Умненькие ребята, перебрасывающиеся цитатами на латыни и греческом. Способные хладнокровно придумать план убийства близкого друга и привести задуманное в исполнение.
Генри, нездешний, странный, потусторонний. Ходячая загадка. Который рассекает по Хэмпдену со своим зонтом, аки Майкрофт ВВС. Который кажется безобидным и неприметным, пока сам не пожелает, чтобы его заприметили. Который спасает Ричарду жизнь, а потом сутками сидит у его постели в больнице. Который несёт на руках поранившуюся Камиллаююу, а потом недрогнувшей рукой вынимает стекло из её ступни. Который рассчитывает, сколько ядовитых грибов должен съесть Банни, чтобы умереть, а потом, глядя в глаза, сталкивает в пропасть. Который скажет: "Лучшее, что может сделать Чарльз, - это исчезнуть с лица земли", говоря о живом человеке как о проблеме, неприятной, но разрешимой. Который до конца верен своим идеалам и самому себе. Удивительно наблюдательный и поразительно слепой одновременно. Этакий далёкий от жизни вундеркинд, книжный юноша, который способен проявлять весьма неожиданную склонность к манипулированию ближними.
Камилла, которая хороша, как чьё-то счастье. Позолота, ангельский свет, душистый мед волос. Ожившая мечта, нетерпение сердца, лёгкие шарфики, летящая женственность. Которая тихо сидит на берегу с волосами, пропитанными кровью. Которая, единственная из компании, спускается вместе с Генри на дно, чтобы поверить, точно ли Банни мёртв. Надевает ради этого похода костюм защитного цвета. Готовится, понимаете ли. Из всех присутствующих только они с Генри, наверное, и отдают себе отчёт в том, что творят. Фрэнсис в своём щегольском костюме, спичками разбрасывается, не думая ни о каких уликах. Чарльз, мечтающий уйти уже наконец, Ричард, которого вообще здесь быть не должно... Нет, здесь только Генри серьёзно и сознательно подошёл к делу. Но он мозговой центр операции, так что ничего удивительного. А вот с Камиллой вопрос поинтереснее...
Фрэнсис, королева драмы, ипохондрик, склонный к истерикам и паническим атакам. Который носится со своими болезнями, но готов сбежать из больницы, когда подходит его очередь зайти в
кабинет врача. Который радуется, что нашёл наконец достойный контекст для любимой цитаты в виде предсмертного письма. Который не забывает укрыть спящего друга пледом, даже пребывая в состоянии "я-не-спал-всю-ночь-был-в-ужасном-месте-да-еще-и-пил-там". Язвительный, колючий, высокомерный. И вскидывается испуганно и начинает извиняться, как только понимает, что обидел. Который весь из себя загадочный, порочно-искусительный. И считает себя уродом, заслуживающим скотского отношения. Который умудряется сохранять облик человеческий едва ли не дольше всех, чего от него, кажущегося хрупким и слабым, не ждёшь точно.
Чарльз, который весь - переливчатая гармоничность. Вкрадчивая чуткость и тепло. Свет, прелюдия Шопена. Совершенство кисти фламандских мастеров. Детски искренняя любовь в сэндвичам с мармеладной начинкой. И такие жуткие демоны внутри, такой страшный надлом личности. Такая больная привязанность к Камилле и такая сильная нужда в ней. Увозит Ричарда в бар, чтобы спасти от грядущего визита агентов ФБР, потому что считает другом. Называет несправедливо Иудой, не желая слушать объяснений. Пребывает в неизменном состоянии ужаса от содеянного, что проявляется в жутких срывах, чреватых различным членовредительством. Бьёт зеркала, чужие машины, а порой и людей. Чуть ли не в обморок падает, видя кровь на ступнях сестры. И поднимает на неё руку. Оружие на друга за ним тоже не заржавеет поднять, положив начало последнему акту драмы.
Ричард, который лжет другим и самому себе всю дорогу. И может быть невероятно порядочен и безжалостно честен, говоря о своих ошибках. Который теряет всё, хотя, казалось бы, ничего не имеет. Который хранит верность до конца там, где никто не ждёт от него этого. Одинокий мальчик, который неосознанно ищет то, чего никогда раньше не имел. Нелепо смотрящийся в окружении друзей-снобов, нелепый в этой антикофильской среде. Приведённый сюда чередой случайностей. Вопиюще посторонний. И единственный, кто в итоге окончил Хэмпден и ушёл вместе со своей диссертацией в совершенно другую эпоху. Выбор эпохи, кстати, тоже о многом говорит. И ведь к этому чужаку, который словно бы всегда чуть в тени, не в центре конфликта и интриги, все питают доверие. Чарльз цепляется, как за якорь, именно за него, когда остальным уже не верит. Фрэнсис, приняв свою паническую атаку за сердечный звонит ночью именно ему с просьбой отвезти в больницу. Камилла именно к нему приходит поговорить, когда уже прячется от брата в нумерах, и ему демонстрирует следы побоев.
Банни, который напоминает ребёнка с его абсолютным неразличением добра и зла, опорой на инстинкты. Который может быть невероятно жесток и до жестокости проницателен. Гротесная фигура. Раздражающая. Жалкая. Странная. Чудная. Непостижимая. Такая простота, что хуже воровства. Кстати, и воровство Банни не чуждо. Нелепые выходки, подлые трюки. Леденцы, подаренные другу как просьба о прощении. Эссе, основанное на термине, которого не существует... То ли тому виной ненадежность рассказчика, который хочет хоть как-то облегчить свою совесть, очерняя убитого. То ли сам по себе такой. И семейный портрет Коркоранов, что появятся в книге вскоре, может многое объяснить в личности Банни. Его всегда слишком много, всегда чересчур. Но как же не хватает его во второй пора не романа!
Все эти ходячие противоречия, постоянно поворачивающиеся к читателю разными гранями и оказывающиеся совсем не такими, как минуту назад, словно отражение оксюморонности книги, при этом поразительно живые и настоящие.
Такое многорукое и многоликое единство, отличающееся болезненной гармонией, страшное, но чарующее. Сладкозвучие сирен. Ричард рассказывает о них так, что становится ясно: стадию идеализации своих друзей он уже пережил. Но не менее ясно и то, почему он был ими очарован. Ужас, заключённый в красоте. Вроде и не должны они вызывать сочувствие, но вызывают постоянно. Иногда раздражают до тошноты, и тогда отлично понимаешь Ричарда, с ужасом и тоской представляющего себе совместные посиделки в старости. Но в них всматриваешься и всматриваешься, не в силах бороться с любопытством, потому что в глубине точно что-то есть. И не замечаешь, как - оп! - попал в их сети и в них пропал. И, в общем-то, даже не хочется выбираться, потому что бежать некуда: среди второстепенных героев тоже нет ни одного положительного. Не за кого зацепиться душой, чтобы этой самой душой отдохнуть.
Эту историю можно крутить, рассматривая под разными углами и снимая слой за слоем. В ключе античной литературы, рока, жертвы, преодпределенности. Разыскивая тех, кто играет роль Хора, ощущая софокловскую бесысходную тяжесть и прикидывая, по размеру ли персонажам их котурны. В мифологическом, разбираясь с местной интерпретацией мифа об Аиде и Персефоне, искать и находить противостояние Аполлона и Диониса. В философском, рассуждая о стоиках и эпикурах, о порядке и хаосе, о тепле и холоде, возвышенном и бренном, о борьбе и единстве противоположностей в этой странной дружбе. В психологическом, разбирая комплексы персонажей, что идут, скорее всего, из детства и отношений с семьёй. Герои как носители диагнозов - целое поле для исследований. Беды с головой там чуть ли не у каждого очень явные. А уж о Банни можно целую работу, наверное, написать. Говорить о психологии убийства и том, как оно разъедает душу.
Как очень филологическую книгу о том, чем отличаются эти странные существа от нормальных людей. О том, как устроена филоложкинская голова, насколько в её мир тесно вплетена литература, насколько явно каждая деталь, событие, мысль рифмуется с уже написанным кем-то. Так что кажется порой, твоя собственная жизнь - одна
Ловить цитаты и отголоски аллюзий. Наблюдать, как вламывается "Преступление и наказание" аж в виде цитат, как вписывается в вязь сюжета очередная интерпретация идеи о дрожащий твари. Я/Мы Родион Романыч. Так ведь мало того: войдя в роман, носитель топора притащит с собой ещё и толпу "Бесов" с их тошнотворной атмосферой. Словно без них здесь кому-то хорошо жилось, и их прям не хватало. Общая вина и прочие прелести прилагаются. Вспоминать Ореста и мух. Удивляться вольтеровскому "Надо возделывать наш сад", что сквозит в неожиданном увлечении Генри садоводство. Замечать, что упоминание "Питера Пэна", в шутку брошенное в диалоге, на полном серьёзе даёт ключ к пониманию героев. Улавливать в этом мире отголоски поступи Уайльда, Стивенсона, Диккенса... Гнать прочь настойчивость параллельности судеб Чарльза и одного из представителей семейства Флайтов. Я же сказала, что не хочу тебя здесь, не хочу, не хочу...
Видеть достоинство и неподкупную непреклонность клациссизма в том, как Генри с достоинством раненого льва вскидывает голову. Романтический раздрай в разбитом Чарльзом зеркале и инцестуальный мотив оттуда же. Томный отблеск декаданса в отражении пенсне Фрэнсиса...
Как роман об университетском мирке, его устройстве, порядках, несовершенствах и неповторимой атмосфере. О влиянии группы на человека. О дружбе как феномене, о растворенности друг в друге и взаимозависимостях.
Как роман о взросления и воспитании, о заигравшихся детях и о том, несёшь ли ты ответственность за урожай, если посеял зерно. Рассуждать о том, виноват ли Джулиан в произошедшем и является ли его побег предательством. Или нечего кидаться обвинениями в талантливого педагога и валить с больной головы на здоровую.
Как историю о попытках влезать не в свою страту и притворяться не тем, кто ты есть. С моралью, проговоренной с прямотой баснописца. Не ходите, дети,
Как печальную повесть о сотворения кумиров, о самонадеянности и сверхчеловеках. Как исповедь, рассказ о поздних прозрениях, о поиске себя, переоценке ценностей. И поиске дома, конечно же. Как историю о чуде жизни и таинстве смерти, встрече со своим богом, преображении и распаде. Как историю неслучившейся любви, где повествование завершается в тот момент, когда главный герой теряет свою любимую навсегда. Ибо о чём ещё рассказывать?
И после всего понимаешь, что можешь придумывать что угодно, считая себя умным и понимающим читателем, но статуя смотрит всё так же равнодушно, лишь в глазах усмешка. Думаешь, разгадала меня? Ну да, воображай, воображай...
Ищешь в этих глазах то, что запало тебе в душу: тихие вечера, чёрное пальто, Шопена, серебристое мелководье... Ничего. И никакого ответа.
Эту книгу не стоит, наверное, рекомендовать: далеко не каждому такое по вкусу. Но её не получается не любить. Не могу избавиться от неё который день. Словно сквозь марево смотрю на мир. Конечно, я ею переболею. И меня отпустит. Просто нужно немного времени.